Отец и мать, сыновья и дочери, двор и жилища, слуги и утварь - вот те естественные элементы, из которых слагается домашний быт повсюду, где полигамия не уничтожила настоящего значения матери семейства. Способные к более высокой культуре народы расходятся между собой в том, что сознают и регулируют эти естественные различия то поверхностнее, то глубже, то преимущественно с их нравственной стороны, то преимущественно с их юридической стороны, но ни один из них не может равняться с римлянами в ясном и неумолимо строгом проведении тех юридических основ, которые намечены самой природой.
   Семья, т.е. достигший за смертью отца полноправности свободный мужчина вместе с женой, которую торжественно сочетали с ним священнослужители для совместного пользования водой и огнем путем принесения в жертву хлеба с солью (confarreatio), также их сыновья и сыновья их сыновей вместе со своими законными женами, их незамужние дочери и дочери их сыновей, равно как все принадлежащее кому-либо из них имущество, - было одним нераздельным целым, в которое не входили только дети дочерей, так как если эти дети были прижиты в браке, то принадлежали к семейству мужа, если же были прижиты вне брака, то не принадлежали ни к какому семейству. Собственный дом и дети являлись для римского гражданина целью и сутью жизни. Смерть не считалась несчастьем, потому что она неизбежна, но вымирание семейства или тем более вымирание целого рода считалось бедствием даже для общины, которая поэтому исстари доставляла бездетным людям возможность избегать такого горя посредством законного усыновления чужих детей. Римская семья исстари носила в себе условия высшей культуры благодаря тому, что взаимное положение ее членов было основано на нравственных началах. Главой семьи мог быть только мужчина; хотя женщина и не отставала от мужчины в том, что касалось приобретения собственности и денег (дочь получала одинаковую долю наследства с братьями, мать - одинаковую долю наследства с детьми), но она всегда и неизбежно принадлежала дому, а не общине и в этом доме также неизбежно находилась в подчинении: дочь подчинялась отцу, жена - мужу1, лишившаяся отца незамужняя женщина - своим ближайшим родственникам мужского пола и этим родственникам, а не царю была при случае подсудна. Но внутри дома жена была не служанкой, а госпожой. Освобожденная от перемалывания зернового хлеба и кухонной стряпни, которые, по римским понятиям, были делом челяди, она посвящала себя только надзору за служанками и своему веретену, которое было для женщины тем же, чем был плуг для мужчины2. Римский народ так же цельно и глубоко сознавал нравственные обязанности родителей к детям и считал преступным того отца, который не заботился о своих детях или развращал их, или даже только растрачивал им во вред свое состояние. Но в правовом отношении семьей безусловно руководила и управляла всемогущая воля отца семейства (pater familias). Перед ним было бесправно все, что входит в сферу домашнего быта: вол и невольник и нисколько не менее жена и дети. Как девушка становится законною женою мужчины по его свободному выбору, так точно от его свободной воли зависит воспитывать или не воспитывать детей, которых родит ему жена. Это воззрение не вытекает из равнодушия к семейству, напротив того, римский народ был проникнут глубоким и искренним убеждением, что обзаводиться своим домом и производить на свет детей - нравственная обязанность и гражданский долг. Едва ли не единственным примером пособия, выдававшегося в Риме на общинный счет, было то постановление, что отец, у которого родилась тройня, имел право на вспомоществование; а как смотрели римляне на тех, кто бросал своих детей немедленно после их рождения, видно из того, что было запрещено бросать сыновей, за исключением родившихся уродами, и в крайнем случае лишь первую дочь. Но как бы ни казалось вредным для общества бросание только что родившихся детей, это запрещение скоро превратилось из угрозы наказания в угрозу религиозного проклятия, так как прежде всего существовало правило, что отец - неограниченный властелин в своем доме. Отец семейства не только держал всех домашних в самом строгом повиновении, но также имел право и был обязан чинить над ними суд и расправу и по своему усмотрению подвергать их телесным наказаниям и смертной казни. Взрослый сын мог завести свое особое хозяйство или, как выражались римляне, получить от отца в собственность “свой скот” (peculium), но по закону все, что приобреталось членами семьи, собственным ли трудом или в виде подарка от постороннего лица, в отцовском доме или в своем собственном, составляло собственность отца, и, пока отец был жив, подчиненное ему лицо не могло приобретать собственности и потому не могло ничего отчуждать иначе как по поручению отца и никогда не могло получать никакого наследства. В этом отношении жена и дети стояли совершенно в одном ряду с рабами, которым также нередко дозволялось обзаводиться собственным хозяйством и которые также могли отчуждать по поручению господина. Отец даже мог передавать постороннему лицу в собственность как своего раба, так и своего сына; если покупатель был чужеземец, то проданный ему сын становился его рабом, если же он был римлянин, то этот сын по крайней мере заменял ему раба, так как римлянин не мог быть рабом другого римлянина. Власть отца и мужа была ограничена только тем, что некоторые из самых возмутительных ее злоупотреблений подвергались как установленному законом наказанию, так и религиозному проклятию; так, например, кроме упомянутого ранее ограничения отцовского права бросать новорожденных детей наказание угрожало тому, кто продавал свою законную жену или своего женатого сына, а семейным обычаем было установлено, что при отправлении домашнего правосудия отец и в особенности муж не могли выносить обвинительного приговора над своими детьми и над своей женой, не посоветовавшись предварительно как со своим ближайшими кровными родственниками, так и с родственниками своей жены. Но этот обычай не был правовым ограничением отцовской власти, так как призванные к участию в домашнем суде кровные родственники не разделяли судейских прав отца семейства, а только служили ему советниками. Власть главы семейства не только была по своей сущности неограниченной и неответственной ни перед кем на земле, но пока этот владыка дома был жив, она также была неизменной и несокрушимой. По греческим законам, точно так же как и по германским, взрослый и фактически самостоятельный сын считался и юридически независимым от своего отца; но власть римского отца семейства при его жизни не могли уничтожить ни его преклонные лета, ни его безумие, ни даже его собственная свободная воля. Могла только произойти замена одного властелина другим, так как ребенок мог перейти путем усыновления под власть другого отца, а вступившая в законный брак дочь переходила из-под власти отца под власть мужа, переходила от отцовского рода и из-под охраны богов отца в род мужа и под охрану его богов, поступая в такую же зависимость от мужа, в какой прежде находилась от отца. По римскому праву, рабу было легче освободиться из-под власти господина, чем сыну из-под власти отца. Освобождение первого было дозволено еще в раннюю пору и сопровождалось исполнением несложных формальностей, а освобождение второго сделалось возможным лишь гораздо позднее и притом далеким окольным путем. Даже в случае, если господин продал своего раба или отец своего сына, а покупатель отпустил того или другого на волю, раб получал свободу, а сын снова поступал под отцовскую власть. Таким образом, вследствие неумолимой последовательности, с которою римляне обставили власть отца и мужа, эта власть превратилась в настоящее право собственности. Однако, несмотря на то, что власть отца семейства над женою и детьми имела большое сходство с его властью над рабами и над домашним скотом, члены семьи все-таки резко отличались от семейной собственности не только фактически, но и юридически. Кроме того что власть главы семейства была действительной только внутри дома, она была сама по себе преходящей и имела в некоторой мере представительный характер. Жена и дети существовали не исключительно для отца семейства, как собственность существует только для собственника и как в деспотическом государстве подданные существуют только для монарха; они, правда, также были предметом права, но они вместе с тем имели и свои собственные права — были лицами, а не вещами. Только их права оставались без практического применения, потому что для единства семьи было необходимо, чтобы она управлялась только одним представителем. Но, когда глава семейства умирал, сыновья становились само собой во главе своих семейств и в свою очередь получали над женами, детьми и имуществом такие же права, какие имел над ними самими их отец. Юридическое же положение раба нисколько не изменялось вследствие смерти его господина.
   Единство семьи было так крепко, что даже смерть главы не вполне его уничтожала. Потомки, сделавшиеся самостоятельными вследствие этой смерти, все-таки считали себя во многих отношениях за одно целое; это обнаруживалось в порядке наследования и во многих других случаях, в особенности при установлении положения вдовы и незамужних дочерей. Так как по самым древним римским понятиям женщина была неспособна пользоваться властью ни над другими, ни над самой собою, то власть над нею или — по более мягкому выражению — опека (tutela) над нею по-прежнему принадлежала ее семье и переходила от умершего главы семейства к ближайшим членам семьи мужского пола, т.е. власть над матерью переходила к ее сыновьям, власть над сестрами — к их братьям. Таким образом, раз основанная семья не переставала существовать до тех пор, пока не вымирало мужское потомство ее основателя. Но связь одного поколения с другим конечно мало-помалу ослабевала, и в конце концов даже становилось невозможным доказать первоначальное единство их происхождения. На этом и только на этом основано отличие семьи от рода или, по римскому выражению, агнатов от родичей. Под этими обоими выражениями разумеется мужская линия. Но семья заключает в себе тех только индивидов, которые в состоянии доказать свое происхождение от одного общего родоначальника, восходя от одного поколения к другому, а род заключает в себе и тех, кто в состоянии доказать только свое происхождение от одного общего предка, но не в состоянии в точности указать всех промежуточных членов рода и, стало быть, степени родства. Это очень ясно выражается в римских именах, как например когда говорится: “Квинт, сын Квинта, внук Квинта и так далее... Квинтиев”; здесь семейная связь сохраняется, пока каждый из восходящих членов семейства обозначается отдельно, а с той минуты, как она прерывается, ее дополняет род, т.е. происхождение от одного общего предка, оставившего всем своим потомкам в наследство название детей Квинта.
   К этим крепко замкнутым и соединенным под властью одного господина семьям или же к происшедшим от их разложения семейным и родовым единицам также принадлежали и другие люди — не гости, т.е. не члены других однородных обществ, временно пребывавшие в чужом доме, и не рабы, считавшиеся по закону не членами семейства, а его собственностью, но люди не менее зависимые (clientes от cluere), т.е. такие, которые, не будучи свободными гражданами какой-либо общины, тем не менее живут в общине и пользуются свободой благодаря чьему-либо покровительству. Сюда принадлежали частью люди, покинувшие свою родину и нашедшие убежище у какого-нибудь иноземного покровителя, частью те рабы, по отношению к которым их господин временно отказался от пользования своими правами и которым он даровал фактическую свободу. Эти отношения в их своеобразии не были такими же строго юридическими, как отношения к гостю; клиент оставался несвободным человеком, для которого неволя смягчалась данным ему честным словом и обычаями. Оттого-то домашние клиенты и составляли вместе с настоящими рабами домашнюю челядь (familia), зависевшую от произвола гражданина (patronus или patricius), оттого-то самые древние постановления предоставляли гражданину право отбирать имущество клиента частью или сполна, в случае надобности снова обращать клиента в рабство и даже наказывать его смертью; фактическое же различие между рабом и клиентом состояло в том, что этими правами господина не так легко было пользоваться во всем их объеме в отношении клиентов, как в отношении настоящих рабов, и что, с другой стороны, нравственная обязанность господина заботиться о его собственных людях и быть их заступником получила более важное значение по отношению к клиентам (фактически поставленным в положение более свободных людей), нежели по отношению к рабам. Фактическая свобода клиента должна была близко подходить к юридической, в особенности в том случае, когда отношения между клиентом и его патроном не прерывались в течение нескольких поколений: в самом деле, если отпустивший на волю и отпущенник оба умерли, то было бы вопиющей несправедливостью, если бы потомки первого потребовали права собственности над потомками второго. Таким образом, даже в доме римского отца семейства образовался особый круг зависимых свободных людей, которые отличались от рабов так же, как и от равноправных членов рода.